Статья: Высокопоставленные чиновники Администрации Президента РФ: историческая динамика занятости после ухода с должности (2024)

Рост миграционных потоков за последние тридцать лет усилил желание властей по всему миру их контролировать. Однако исследований, посвященных детальному анализу процессов государственного конструирования и управления диаспорами, относительно немного. Рецензируемая книга представляет собой редкое исключение. В ней новозеландский автор Алан Гамлен, профессор Австралийского национального университета, исследует генеалогию и функционирование государственных институтов управления диаспорами. В фокусе его внимания находятся государства — доноры мигрантов (sending state).

Любая рецензия всегда претендует на то, чтобы стать заключением к книге и тем самым вступить в конкуренцию с введением, особенно если книга является сборником статей, а авторы введения — ее редакторами. Но когда сборник посвящен «legend-tripping» (буквальный перевод — «хождение за легендой»), то отношения между введением и рецензией-заключением могут измениться. Выражение «legendtripping» американский и венгерский фольклорист Линда Дег взяла в 1969 году из эссе своей студентки о посещении моста у реки Эйвон в Англии, описывая практики хождения подростков к местам, связанным со страшными историями, легендами или слухами. Практики подобного хождения, как показывают исследования американского фольклора и отчасти — европейского, можно условно разделить на три этапа: подготовительный, само хождение и, наконец, обсуждение увиденного и пережитого [Thigpen 1971].

В статье изложены результаты анализа представлений о мигрантах и миграции в пресс-релизах и нормативных документах региональных органов власти. Эти тексты рассматривались в рамках “мягкого” конструкционалистского подхода, как инструмент проблематизации социального процесса и один из ключевых способов производства дискурса власти. Цель исследования заключалась в том, чтобы, используя комбинацию количественного контент-анализа и дискурсанализа, выявить “цепочки эквивалентности”, связывающие в этих текстах узловой знак “миграция” с теми или иными смыслами. Задачи исследования состояли в том, чтобы, собрав релевантный теме текстовый массив, определить социальный контекст, в который помещается мигрант: пространства, в которых он присутствует, действия, субъектом и объектом которых он является. В большинстве из 548 рассмотренных текстов мигрант представлен как подозрительный обезличенный объект. Самой обширной категорией социальных действий, в которых он выступает субъектом, являются правонарушения, преимущественно связанные с нарушением режима пребывания в РФ. Наиболее частым действием, совершаемым в отношении мигранта, становятся проверки и рейды, а также — разного рода наказания. Ключевым субъектом действия в отношении мигранта в региональных текстах власти являются силовые структуры, причем чаще не управление МВД по вопросам миграции, а управление по обеспечению общественного порядка, прокуратура и суды. В статье выдвигается гипотеза, согласно которой “тексты власти” используются государственными ведомствами одновременно как механизм проблематизации миграции и как способ поддержания общественного внимания к ней. Монополизировавшие проблему государственные структуры используют их, чтобы помещать миграцию в дискурс секьюритизации, “продавая” общественному мнению единственный доступный им способ решения — насилие.

В статье рассматриваются проблема генезиса политической теологии как феномена и специфика политической теологии как метода с опорой на концепции Яна Ассмана и Карла Шмитта. Анализ развития политической религии в иудейскую политическую теологию как феномен и “политическую теологию” как социологический метод позволяет по-новому взглянуть на задачи политической теологии как синкретического политико-, теолого-, антрополого-, социологического метода, который не просто исследует меняющиеся отношения между властью и религиозным порядком, но и определяет их действительное происхождение. Рассмотрение этого генезиса в статье проходит через ключевые понятия “теологизация политики” (Ассман) и “политизация теологии” (Шмитт). Анализ самого метода политической теологии Шмитта с оглядкой на анализ политической теологии Ассмана позволяет сделать вывод о том, что Шмитт теологизирует политическую теологию, представляя ее как единый механизм и лишая ее содержания, которое могло бы узаконить земную власть. Возникшая в иудаизме политическая теология, обусловленная разрывом между теорией и практикой, делает возможным акт легитимации, циркулирующей между божественным законом и его исполнением. Однако Шмитт смещает акцент с внутренней циркуляции легитимации на сам принцип. Этот принцип провозглашается социологией юридических понятий, которая не просто устанавливает субстанциальное тождество метафизической картины мира и правовой системы, но в определенной степени лишает это тождество внутреннего различия бытия-в-себе, которое пытается мыслить метафизика/теология, и бытия-для-себя, которое политический праксис устраивает в соответствии с метафизической предпосылкой, но полностью с ней не совпадает. В связи с этим в статье делается вывод о том, что понятие политической теологии в теории Ассмана является наиболее конструктивным, исторически выверенным и обладает бóльшим потенциалом для деконструкции как исторических политико-теологических моделей, так и самого политико-теологического метода.

Статья посвящена переосмыслению государства как политической формы с позиций психоаналитического понимания идеологии Славоем Жижеком и теории государства Михаила Рейснера. В работе последовательно излагаются идеи Жижека раннего периода его творчества и теория государства Рейснера. Жижек, отвергая традиционное понимание идеологии как ложного сознания, представляет ее в качестве структурирующей реальность необходимости. В свою очередь, Рейснер рассматривает государство не только как инструмент угнетения, но и как психологический фантазм, основанный на идеях и бессознательных установках масс. Синтез идей Жижека с наследием Рейснера составляет главную цель данной статьи. При совмещении двух перспектив государство оказывается идеологией, организующей современный политический опыт и скрывающей некую травматическую невозможность символизации Реального. Попытка посмотреть на государство-идеологию сквозь призму психоанализа позволяет выявить механизмы его функционирования в качестве главного означающего, вокруг которого центрируется политико-правовой дискурс и политическая практика. Оказывается, что государство-идеология подменяет иные формы политических сообществ как темпорально, так и пространственно. Преодоление этой ситуации возможно через приведение фантазма государства обратно к психике человека. Это, в свою очередь, требует признания наличия не символизируемой нехватки в самой сердцевине символического порядка, подрывающей абсолютную власть государства-идеологии определять устройство политической реальности. Неочевидная интеллектуальная связь Жижека и Рейснера, их оригинальные взгляды на природу идеологии и государства позволяют по-новому посмотреть на принципы устройства современной политической формы и внести вклад в ведущуюся дискуссию о государстве.

В статье рассматривается, как ощущение исторического времени влияет на динамику отношений власти и сопротивления. Статья основывается на концепции мультитемпоральности, которая заключается в том, что в одно и то же время могут сосуществовать различные “темпоральные режимы” — то есть различные опыты переживания времени и различные темпоральные конструкции взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего. В статье на основе работ К. Мангейма, Х. Розы и М. Фуко показывается, что власть и сопротивление оперируют в разных темпоральных режимах — то есть с разной скоростью воспринимают социальные изменения и имеют разное отношение к прошлому и будущему. В статье раскрывается ответ на вопрос — как именно оптика мультитемпоральности может служить политике сопротивления и оказывать эмансипаторный эффект? На примере концепции власти и сопротивления Фуко в работе описываются конкретные мультитемпоральные характеристики, которыми обладают власть и сопротивление; например, стремление власти к замедлению течения времени и борьба сопротивления против детерминации будущего. Рассматривается вопрос, как именно темпоральный аспект помогает власти поддерживать и укреплять свое господство, а сопротивлению — создавать альтернативные варианты будущих. Также обращается внимание на то, что именно сопротивление является катализатором социальных изменений; на основе идей Фуко и Ж. Делёза подчеркивается первичность сопротивления по отношению к власти. Делается вывод о том, что сопротивление не просто пытается опередить власть во времени, а представляет собой качественно другой подход ко времени и истории.

Данная статья посвящена рассмотрению рациональности как одной из ключевых характеристик концепции правительности Мишеля Фуко и связанных с ней противоречий как внутри фуколдианской теории, так и за ее пределами. Прибегая к теории риска, автор исследует возможность существования множественной рациональности в правительности и предлагает решение противоречия внутри фуколдианской теории. Ключевое внимание в статье уделяется вопросу о том, как возможно разрешить как методические и практические, так и теоретические противоречия в теории правительности, сохранив главные ее характеристики, такие как ориентированность на население, в неизменном виде. Автор приходит к выводу о том, что в рамках множественной рациональности, которая наиболее отвечает пониманию правительности населения как цели, как механизм управления рисками более эффективным оказывается диверсификация. Статья делает существенный вклад в понимание отношений между рациональностью и иррациональностью в теории правительности, выдвигая новые идеи для исследования и развития эффективных форм государственного управления. Автор также предлагает пути решения парадокса регулируемой свободы, что имеет практическое значение для современных методов управления и регулирования в обществе. Этот более детальный анализ помогает понять, каким образом концепция правительности Фуко может быть применена в современном контексте, а также как можно преодолеть ограничения, связанные с рациональностью, для достижения более гибких и адаптивных форм управления.

Рассматривая парадоксы свободы/освобождения, автор предлагает соотносить freedom и liberty как «абстрактную» и «конкретную свободу» у Гегеля. Первая предполагает способность делать то, что хочешь, независимо от социальных правил и обычаев; вторая — это свобода, ограниченная и одновременно поддерживаемая набором социальных норм. Разрыв между этими понятиями и составляет пространство фактической свободы, создающее напряжение между универсальностью закона и попытками сформулировать исключения из него. Есть запреты, которые, как ожидается, могут быть нарушены только непублично, и даже такие, о существовании которых публично нельзя даже сообщать. Важная функция таких запретов — поддержание видимости, и не обязательно только в недемократических режимах — современный начальник может демонстрировать, что он лишь первый среди равных, но на самом деле он остается нашим начальником. Здесь отношения господства функционируют через их отрицание: мы не только обязаны подчиняться, но и обязаны действовать так, как будто господства не существует. Возможно, сегодня более чем когда-либо механизм цензуры вмешивается преимущественно для повышения эффективности самого дискурса власти. В современном капитализме гегемонистская идеология включает в себя и критическое знание, нейтрализуя тем самым его эффективность: критическая дистанция по отношению к социальному порядку является той самой средой, посредством которой он воспроизводит себя. Так, художественные биеннале, позиционируясь как форма сопротивления глобальному капитализму, фактически оборачиваются актом капиталистического самовоспроизводства. Иллюстрируя способ освобождения через отказ от того, что ты желаешь более всего, автор анализирует кейс Малкольма Икса. Выбор Х в качестве фамилии — демонстрация новой (отсутствующей) идентичности, этот жест делает доминирование белых бессмысленным, превращает его в игру без партнера, без которого невозможна сама игра. Истинное освобождение, таким образом, по определению предполагает символическое самоубийство.