Статья: СТРАТЕГИИ ЗАГОТОВКИ И МЕТОДЫ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ДРОВ У СЕВЕРНЫХ СЕЛЬКУПОВ (2024)

Изучение фольклора постепенно выходит за рамки традиционных границ своего существования. Известно, что фольклор в целом, и региональный в частности, определялся наличием, распространением в сельской местности, в районах республик или областей. Именно в деревне устное народное творчество в целом зарождалось, развивалось, сохранялось, передаваясь из уст в уста, из поколения в поколение. Однако образовавшаяся в деревнях субкультура - культура башкирского народа, в частности в период активной урбанизации, перемещается его носителями в городскую среду. Актуальность исследования состоит в том, что сделана попытка выявления, изучения городского башкирского фольклора в его своеобразном постфольклорном проявлении и локусном преломлении, когда вчерашние сельчане, прожив в городе более 40-50 лет, сохранили в памяти именно те фольклорные традиции, которые они впитали с молоком матери на малой родине - в деревнях районов республики. Для этого летом 2022 г. рабочим коллективом Башкирского государственного педагогического университета им. М. Акмуллы была осуществлена фольклорная экспедиция в г. Уфе. По примеру столицы республики можно было бы изучить фольклор и других крупных городов региона. Целью исследования стало выявление самобытного башкирского фольклора, сохранившегося в городской среде. Для достижения поставленной цели решались такие задачи, как изучение, анализ собранного во время экспедиции материала, рассмотрение степени его сохранности в памяти информантов, их отличие от аутентичных образцов и их своеобразных видоизменений в современных условиях. Применялись аналитический, текстологический, описательный методы исследования. Результатами исследования стала письменная фиксация образцов фольклора, раскрытие особенностей бытования народных песен, такмаков. В заключение делается вывод о том, что локусные образцы устного народного творчества устойчиво сохраняются в памяти людей, переехавших из деревни в город, в своей культурной памяти они обращаются к народным протяжным песням, такмакам, легендам и др., связанным с традициями своей малой родины.

Фольклорные тексты и этнографические описания являются важнейшей основой для моделирования картины мира, прежде всего для бесписьменных и младописьменных народов. В качестве одной из стратегий моделирования картины мира предлагается междисциплинарный ситуационный подход, объединяющий методы и ресурсы различных дисциплин. Суть междисциплинарного ситуационного подхода заключается в том, что фольклорные и этнографические тексты анализируются на наличие этнолингвистических ситуаций, компоненты которых выявляются и интерпретируются с использованием методологического аппарата лингвистики, фольклористики и культурологии. Язык способствует детальной интерпретации смысла ситуации и помогает устанавливать границы. Каждая этнолингвистическая ситуация предполагает участников и основана на их активности, т. е. определенном действии, придающем смысл. В фольклоре этнолингвистическая ситуация соотносится с мотивом, понимаемым как сегмент-событие, относительно самостоятельный, завершенный и относительно элементарный сегмент повествования. Мотив выступает как организующий момент сюжетного движения и привносит свой смысл в содержание сюжета, а также является отличительной чертой или доминирующей идеей литературного произведения. Объединяя данные из разных дисциплин для понимания этнолингвистической ситуации, мы получаем особую междисциплинарную единицу, которая позволяет максимально широко интерпретировать фольклорные или этнографические данные, а также моделировать картину мира на их основе. Целью исследования является апробация междисциплинарного ситуативного подхода для интерпретации картины мира народов Сибири на примере нескольких ситуаций конфликта в фольклоре селькупов и хантов. Этнокультурный анализ компонентов ситуации позволяет выявить детали, важные для дальнейшего типологического исследования фольклора сибирского ареала.

В число значимых маркеров конфессиональных групп входят особенности вероучения, религиозные практики и нормы поведения, набор и интерпретации которых могут отличаться в зависимости от того, используются они для самопрезентации или идентификации. Осмысление собственной веры как истинной, спасительной находит отражение в религиозной терминологии, зачастую становится определяющим фактором появления конфессионимов. В статье анализируются семантические и прагматические компоненты самоназваний и ключевых религиозных терминов коми православного движения бурсьылысьяс (досл. ‘добра/блага певцы’), бытовавшие в начале XX в. Исследование основано на архивных и опубликованных материалах первой половины XX в. Движение бурсьылысьяс возникло в начале XX в. в коми селах на верхней Вычегде. Главным элементом религиозных практик были беседы, в ходе которых исполнялись религиозные песнопения на коми языке, проходившие под руководством местного крестьянина Стефана Ермолина, а после его смерти под руководством других мирян. Религиозная терминология коми православного движения бурсьылысьяс представляет собой пример самоидентификации через указание на коллективные обрядовые действия. Самоназвания и названия религиозных практик бурсьылысьяс отражали религиозно-этические представления о «благе, добре» (бур), подчеркивали особый статус последователей Стефана, их высокую оценку собственного учения. Номинации лидера и его последователей - бурвисьталысь ‘добро говорящий’/буркывзысьяс ‘добро слушающие’ - не только отражали конкретные признаки и обрядовые действия, но и имели дополнительные символические значения, обозначая статусы религиозного лидера и его последователей. В середине 1920-х гг. происходит изменение самоназвания группы, демонстрирующее не только значимость личности С. Ермолина для религиозного сообщества, но и переосмысление последователями собственной роли после смерти религиозного лидера.

Статья посвящена публикации материалов исследования поселения Самуська III, выявленного в 2016 г. на территории Самусьского археологического микрорайона (Томское Приобье), и является продолжением опубликованных ранее результатов изучения каменной индустрии памятника по итогам работ 2018 г. Основой для написания работы послужили материалы полевых исследований 2018-2019 гг., которые происходят из семи шурфов общей площадью 14 кв. м. Находки представлены фрагментами керамических сосудов, обломком технической керамики, изделиями из камня и продуктами его расщепления, обломками минеральных пигментов, фрагментом окаменелого дерева, шлаками и кальцинированными костями. Основу керамического комплекса составляют артефакты, относящиеся к шеломокской культуре раннего железного века и самусьской культуре периода ранней-развитой бронзы, имеются так-же единичные фрагменты сосудов позднего неолита-энеолита. Анализ каменной индустрии памятника дополнен характеристикой коллекции 2019 г. и соответствует ранее опубликованным данным. Орудия со следами дробления и растирания красящих веществ и минеральные пигменты со следами обработки отражают этапы изготовления краски населением самусьской культуры. Стратиграфия в заложенных шурфах с культуросодержащими слоями соответствует стратиграфической ситуации на участках с естественным формированием почв. Но в шурфе 2018 г. выделяются два стратиграфических пласта, которые соответствуют периоду ранней-развитой бронзы и раннему железному веку. Также в данном шурфе обнаружено скопление орудий, заготовок и предметов с неутилитарными функциями, которое располагалось в непосредственной близости с пятном темно-серой плотной супеси, погруженным в археологически стерильный слой. Данная работа позволила вписать ранее опубликованные данные памятника в культурно-исторический контекст и отнести каменную индустрию к самусьской культуре. Полученная радиоуглеродная дата в совокупности с коллекцией находок дает основания к отнесению комплекса ранней-развитой бронзы к позднему этапу существования самусьской культуры. Скопление артефактов из шурфа 2018 г. может интерпретироваться как набор, который хранился или переносился в футляре, или как приклад, учитывая стратиграфическое и планиграфическое расположение.

В данной статье исследуется, каким образом представления коми-пермяков о душах умерших реализуются в устных нарративах, какие языковые средства активизируются в данных текстах, в какой степени русские заимствования проникают в коми-пермяцкий язык. В качестве основного метода используется контекстуальный анализ, который направлен на описание языковых особенностей, отражающих связи языка и духовной культуры коми-пермяков. Представления о душе у коми до сих пор сохраняют свою специфику: считается, что у человека существует две души - лов и орт. Первая - это «внутренняя» душа, душа-дыхание, выходящая из тела во время смерти, вторая - это «внешняя» душа-тень, двойник человека, который может стать видимым перед его смертью. У современных коми-пермяков нет четких представлений о двух формах души, хотя сохраняются нарративы о различных предвестниках смерти, в том числе и о «двойниках». В коми-зырянском языке помимо исконного слова орт в диалектах фиксируется также слово урöс: у коми-ижемцев это слово обозначает персонажа, близкого к душе орт. Лексема урöс известна также и коми-пермякам: у кочевцев она употребляется в текстах о предвестниках смерти, у обрусевших оньковцев это «привидение», появляющееся перед смертью. Душа умершего остается в доме до 40-го дня (шести недель). Она проявляет себя различными звуками, для описания которых в коми-пермяцком языке существует богатая система ономатопеических средств. Кроме того, в рассказах о проявлении души умершего встречаются и русские заимствованные глаголы со значением ‘мерещиться, чудиться’ блазни́тны, вержи́тчыны, верши́тчыны, вӧржи́тчыны, прикаша́йтчыны, а также исконный глагол казьмö́тчыны ‘напомнить о себе, дать знать о себе’, при этом последний глагол имеет более конкретное значение и употребляется также и в прямом значении. По всей видимости, основной причиной заимствования коми-пермяцким языком русских диалектных глаголов обманчивого восприятия является их абстрактный характер, отвлеченность от конкретных проявлений (чаще всего звуковых), которыми описывается появление душ умерших в коми-пермяцком языке.

Актуальность исследования обусловлена тем, что семантика цветообозначений якутского языка до настоящего времени не рассматривалась в ракурсе антропоцентрической направленности семантического переноса с колоративами алтайского языка. Цель работы заключается в выявлении универсального и идиоэтнического в дивергентном и конвергентном направлениях переноса у колоративов якутского и алтайского языков. Анализ семантических структур базовых колоративов в якутском и алтайском языках выявил как общие, так и национально-специфические черты. В якутском и алтайском языках у колоративов в результате дивергентного и конвергентного развития и расширения семантики возникают производно-номинативные, переносные, фразеологические значения. Новизна работы состоит в исследовании дивергентного и конвергентного направлений семантического переноса у колоративов якутского и алтайского языков. При анализе многозначности на лексическом и фразеологическом уровнях выделяются дивергентное и конвергентное направления семантического переноса у языковых единиц. Антропоцентрическая направленность семантического переноса у колоративов якутского и алтайского языков достигает своего апогея при наличии образности у фразеологических единиц (ФЕ) по сравнению с лексическими единицами в силу раздельнооформленности структурного состава и полного или частичного переосмысления компонентного состава ФЕ. Общим методом исследования является индуктивно-дедуктивный, к частным относятся метод компонентного анализа, метод фразеологической идентификации и сравнительный анализ колоративов якутского и алтайского языков. Для установления семантической структуры лексических и фразеологических единиц был использован метод анализа словарных дефиниций, приведенный в лексикографических и фразеографических источниках. Авторы приходят к выводу, что в родственных якутском и алтайском языках универсальных цветообозначений больше, чем идиоэтнических, ввиду того что оба языка входят в восточно-хуннскую ветвь тюркских языков. Дальнейшая разработка данной проблемы представляет интерес в связи с постепенным накоплением научных материалов родственных и неродственных языков. Материалы исследования могут быть использованы в теоретических курсах лекций и на практических занятиях по сравнительно-сопоставительному языкознанию.

В статье рассматривается подмножество неопределенных местоимений, которые в литературе часто обозначаются как отрицательные местоимения в шести финских языках (эстонском, финском, северном и ливвийском карельском, сето и вепсском). Данные для исследования взяты из переводов евангельских текстов на эти языки. Под отрицательными местоимениями понимаются такие неопределенные местоимения, которые используются главным образом в сфере отрицания и в некоторых смежных контекстах (нисходящих или неверидикальных). Описано распределение отрицательных местоимений в тексте. Показано, что в этих языках используются разные типы отрицательных местоимений. В финском и северокарельском языках есть ряд отрицательных местоимений, образованных с помощью аддитивного оператора -kaan (-кана в северокарельском), который используется в основном в отрицательном контексте. Утверждается, что эти местоимения следует рассматривать как элементы сильной отрицательной полярности, поскольку они могут встречаться в контекстах, где отсутствует явный признак отрицания, например, в контексте объявления.

В рамках антропоцентрической парадигмы в центр современного языкознания ставится человек как носитель языка, как представитель определенной культуры. Такая постановка объекта исследования требует нового подхода, иных методов его познания, учитывающих роль человеческого фактора в языке, обусловливающего формирование внутреннего содержания языковых единиц, а также его дешифровку. В данной работе антропоцентрический подход подразумевает принцип изучения человека в языке, а именно человека во фразеологических единицах (ФЕ) якутского языка. Актуальным с точки зрения изучения человека представлен гендерный аспект, предполагающий рассмотрение семантических особенностей номинации мужчины и женщины как гендерных компонентов данных единиц. В исследовании впервые предпринимается попытка выявления среди массива ФЕ тех выражений, которые относятся к гендерной референции, извлеченных из фразеографических и лексикографических словарей якутского языка. Выявлено, что подавляющее большинство ФЕ содержит в качестве компонента номинацию человека - киһи, гендерная идентификация которого поддается только благодаря широкому контексту, поэтому в данной работе интерпретация значений большинства единиц подкрепляется примерами из художественных произведений или из периодических изданий. Сложность прочтения единиц с гендерной семантикой также обусловлена отсутствием грамматической категории рода имен существительных в якутском языке, номинирующих человека. В ходе исследования произведена систематизация гендерно маркированных единиц, выделение компонента, номинирующего лицо мужского и/или женского рода или означающего сферу их занятий, социально-статусного положения, а также определение качественной характеристики, заложенной в образных основаниях данных единиц как знаков, содержащих культурно значимую информацию. Единицы с номинацией дьахтар (женщина и сферы ее деятельности), несмотря на их немногочисленность, раскрывают тему нравственности, в основном как нарушение нормы поведения женщины в данном социуме. Во фразеологических единицах с наименованием эр киһи (мужчина и сферы его деятельности) отражены в основном описание его внешней характеристики, а также осуждение проявлений его поведения в социуме.

В статье рассматриваются морфологические каузативы в татышлинском диалекте удмуртского языка (Республика Башкортостан). В татышлинском удмуртском, окруженном тюркскими языками (татарским и башкирским), сложилась более сложная система каузативных маркеров, чем в стандартном удмуртском. Оно состоит из двух суффиксов: -t, уральского происхождения, и тюркского заимствования -ttər, отсутствующего в стандартном удмуртском. В этой статье рассматриваются свойства суффиксов с точки зрения морфосинтакса и семантики глагольных форм. Показано, что эти два суффикса накладывают разные ограничения на образование основ. Основное из них заключается в том, что -t, но не -ttər может служить вербализатором и присоединяться к именным основам. Еще одно важное отличие заключается в том, что -ttər можно интерпретировать как одинарный или двойной каузатив, а -t - нет. Между тем, закономерности выделения причинно-следственных связей одинаковы как в татышльском, так и в стандартном удмуртском языках: причинно-следственная связь приобретает винительный падеж независимо от аргументативной структуры глагола, в отличие от иерархии Комри.