Шаги / Steps

В статье рассматриваются места из Феокрита (7.113–114), Каллимаха (H. 4.206–208), Никандра (Ther. 174– 176) и Оппиана (Hal. 1.620), объединенные совместным упоминанием Нила и эфиопов. Появление этих двух деталей в рамках одного стиха / предложения можно истолковать как намек на один из дискуссионных вопросов античной географии — местоположение истоков Нила. Вероятно, мы имеем дело с особым типом аллюзии: каждый из упомянутых поэтов отсылает не к конкретному месту или тексту, но к ученой проблеме, осведомленность в которой он желает продемонстрировать. В связи с пассажами из Феокрита и Оппиана релевантна также проблема «двойных» эфиопов (западных и восточных), берущая начало из толкований гомеровского места (Od. 1.23–24). Автор приходит к выводу, что перечисленные поэты создают своего рода комментарии к трудным географическим названиям; эта техника аналогична так называемой interpretatio Homerica, т. е. толкованию редких гомеровских слов путем помещения их в определенный поэтический контекст.

В коллекции scholia vetera к поэме Гесиода «Труды и дни» 35 стихов поясняются с отсылкой к гомеровским поэмам и еще один комментируется с упоминанием Гомера как соперника Гесиода на поэтическом состязании. Как правило, в схолиях не содержится аргументации или ссылок на источники, поэтому схолии, в которых в качестве аргумента используются отсылки к другому тексту, выделяются на общем фоне и являются интересным материалом для исследования. Для поэмы Гесиода «Труды и дни» основными прецедентными текстами, т. е. текстами, которые используются для пояснения основного, являются «Илиада» и «Одиссея», что объясняется традиционным для античности восприятием Гесиода и Гомера как близких, связанных между собой авторов. Ориентируясь на предложенную Диасом Лавадо классификацию гомеровских цитат в трактатах Плутарха, мы рассматриваем встречающиеся в корпусе античных схолиев к поэме «Труды и дни» отсылки к Гомеру с точки зрения их функций — служат ли они украшению комментариев или на самом деле помогают прояснению смысла текста Гесиода. Проведенное исследование показывает, что в основном отсылки к гомеровским поэмам используются именно для пояснения поэмы «Труды и дни» (таким образом прокомментированы 32 стиха). Античные схолиасты воспринимают гомеровские тексты как базу, на которую Гесиод ориентировался при использовании мифологического, исторического, языкового и образного материала, и сами активно опираются на гомеровский материал. Только в трех случаях апелляция к гомеровским текстам, вероятно, служит исключительно демонстрации знания схолиастами гомеровского текста и указывает на наиболее известные цитируемые в античности фрагменты гомеровских поэм.

Автор изучает представления о ценности человеческой жизни, бытовавшие в древнеегипетской религии второй половины Старого царства, Первого переходного периода и Среднего царства. Для эпохи ранней древности характерны политеистические ритуалистические общинные религии, где этика не играла существенной роли, и выявленные в статье древнеегипетские воззрения вполне этому соответствуют. Считалось, что сохранность и благоденствие египетского народа угодны богам как непременное условие обильного снабжения и бесперебойного исполнения культов; выражением таких взглядов стало именование египтян «божьей скотинкой». Однако при этом боги почти не вмешивались в индивидуальные жизни подданных царя, сосредоточив свое благосклонное внимание на персонифицировавшем государство фараоне. Его статус единственного полномочного исполнителя ритуалов богослужения придавал египетской религии ярко выраженный общинный характер и препятствовал складыванию представлений об устойчивых личных связях людей с богами. Нравственное совершенство считалось необходимым для обретения индивидом милости государя, но прижизненное воздаяние от богов за благочестие и добродетели выглядело малопредсказуемым.

В статье вводится в научный оборот и анализируется оригинальный архивный документ из фондов Центра документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИРО), предоставляющий информацию о малоизвестных и недостаточно изученных аспектах партизанского движения в СССР в годы Великой Отечественной войны. Это докладная записка «По вопросу о взаимоотношениях в руководстве Верхне-Донского района [Ростовской области]», адресованная первому секретарю Ростовского обкома ВКП(б) Б. А. Двинскому и составленная заместителем секретаря обкома Горшковым в начале декабря 1943 г. В докладной записке подробно повествуется об остром межличностном конфликте, разгоревшемся между руководящими работниками Верхне-Донского района Ростовской области в августе 1943 г. Первопричиной конфликта послужило нежелание районного прокурора Онушко вступить в формировавшийся из местных коммунистов партизанский отряд при приближении гитлеровских войск к Верхне-Донскому району летом 1942 г. Недостойное поведение Онушко вызвало критику других представителей районного руководства, за что прокурор пытался отомстить, используя служебное положение. Тем самым докладная записка Горшкова позволяет рассматривать партизанское движение в свете межличностных отношений, что создает возможности для более глубокого изучения настроений советских партизан, их конфликтов и контактов, повседневной жизни, и пр.

В статье анализируется оригинальный, впервые вводимый в научный оборот исторический документ — письмо советского немца Якова Мартинса, проживавшего в селе Великокняжеском Северо-Кавказского края РСФСР в начале 1930-х годов. Данное письмо было извлечено из докладной записки полномочного представителя ОГПУ Е. Г. Евдокимова «О политическом состоянии немецких колоний Северо-Кавказского края», адресованной начальнику политсектора ОГПУ А. М. Штейнгарту, датированной 15 декабря 1933 г. и хранящейся в Центре документации новейшей истории Ростовской области. Послание Я. Мартинса представляет собой рассказ о катастрофической ситуации, сложившейся в советской деревне в период массового голода 1932–1933 гг. Оно было адресовано канцлеру Германии Адольфу Гитлеру, на поддержку которого надеялся автор, предлагавший организовать «переписку», чтобы «лучше ознакомиться» с работой социал-фашистов и начать совместную борьбу против коммунизма. Письмо Я. Мартинса прекрасно иллюстрирует общественные настроения части немецкого сообщества СССР в начале 1930-х годов и помогает лучше понять ответную реакцию его представителей на политику сталинского руководства в период модернизации.

Духовные стихи нередко включаются в сферу похоронно-поминальной обрядности. Одна из тенденций их современного бытования — перевод «звучащих» произведений в письменную форму. Дискуссионным остается вопрос, могут ли поминальные тетради обладать таким выраженным своеобразием, которое позволяло бы говорить о наличии особых локальных или региональных рукописных традиций. В статье описываются современные рукописные сборники, функционирующие в зоне активных русско-коми-пермяцких контактов. Материалом послужили 29 собраний, из которых подробно анализируются пять. Специфика поминальных тетрадей проявляется в типичном наборе духовных стихов, сопутствующих жанрах, выборе заглавий, допустимых формах записи (в столбик / в строку). Большая часть сборников включает не только духовные стихи, но и молитвы, становясь своего рода вернакулярными молитвословами. В коми-пермяцких тетрадях чаще, чем в русских, происходит расширение традиционного набора стихов за счет новых и новейших. Типичные названия стихов включают указание на жанр, на место в обряде, на основных персонажей, на первую строчку или ее ключевое слово. Элементы письменной формы приобретают собственное дополнительное содержание, становятся конвенциональными и воспроизводятся внутри локальных сообществ.

Очевидцы Великой Отечественной войны и носители реальных воспоминаний о ней на протяжении последних десятилетий занимали важное место в сохранении исторической памяти. В наши дни эти люди уходят из жизни, поэтому в современной России возникает потребность в институтах сохранения и передачи памяти о войне — но роль рассказа о личном опыте при этом не падает. В статье описывается складывание своеобразной «индустрии воспоминаний»: способов воспроизведения, а в некоторых случаях производства историй о войне. Рассказы ветеранов публикуются в интернете, используются для создания вернакулярных и государственных музеев, к ним обращаются как к элементу патриотического воспитания. Такое широкое использование рассказов ветеранов и других взрослых очевидцев влияет и на поколение детей войны: их воспоминания, фрагментарные в силу особенностей возрастной психологии, дополняются извне.

В статье отмечен интерес Лескова к русской старине, церковной повседневности и жизни духовенства. Фамилии, характерные для русского духовенства XVIII–XIX вв., часто образовывались от греческих, латинских и церковнославянских терминов. Для Лескова подбор той или иной фамилии персонажу его прозы был весьма важен. В статье рассматриваются некоторые антропонимы из хроники Н. С. Лескова «Соборяне». Предлагается уточненное объяснение происхождения и смысла «искусственных», церковных фамилий, образованных от латинских терминов: Бенефактов (Бенефисов) и Препотенский (Омнепотенский). Рассмотрены также эпизоды из «Мелочей архиерейской жизни» (а именно реплики митрополита Киевского Филарета), «На ножах», «Владычный суд» и некоторых других произведений. Обращено внимание, что Лесков был самоучкой («автодидактом»): он поступил в гимназию задолго до масштабного насаждения классического образования, учился плохо и гимназию не окончил, по латыни отличных оценок не имел, в университет не поступил. Делается вывод, что в произведениях Лескова имеются случаи не вполне удовлетворительного понимания латинской лексики и грамматики. Лесков латынью не интересовался и не очень хорошо ее понимал.

В декабре 1942 г. в станице Усть-Лабинской Краснодарского края во время массового расстрела погиб 12-летний скрипач Муся Пинкензон. Согласно публикациям в прессе, которые начали появляться весной 1943 г., перед смертью он исполнил на скрипке «Интернационал». Хотя в достоверности этой версии есть сомнения, благодаря ей история Муси Пинкензона приобрела всесоюзную известность. В послевоенные годы в УстьЛабинске вокруг фигуры этого пионера-героя сложилось сообщество, которое поддерживало память о нем в течение многих десятилетий. Материалом для исследования стали мемуары местных жителей о Мусе Пинкензоне, которые рассматриваются как часть определенной литературно-фольклорной традиции. Выясняется, что «официальная» версия обстоятельств расстрела, в основе которой лежит мотив «героическое музицирование на пороге смерти», отвечала общим запросам и поэтому вытеснила из памяти реальный опыт очевидцев. В статье анализируется содержание воспоминаний о Мусе Пинкензоне — в частности, прослеживаемые в них общие сюжетные элементы и риторические приемы. Выявляется, что одна их часть почерпнута из медиа, литературных источников, фольклора и воспоминаний предшественников, а другая выполняет «служебную» функцию — подтвердить право рассказчика на свидетельство и подчеркнуть его положительную роль в этой истории. Таким образом, историческое воспоминание — это продукт социально-политической, культурной, информационной среды и интересов самого рассказчика и его сообщества.

Сегодня многие краснодарцы рассказывают, что во время немецкой оккупации города нацисты устраивали облавы на жителей, используя газвагены (душегубки). Согласно этим рассказам, стать жертвой облавы и погибнуть в газвагене мог любой, вне зависимости от этнической принадлежности или политической благонадежности, тогда как в реальности жертвами душегубок становились определенные категории граждан. Статья посвящена причинам возникновения и популярности таких рассказов в Краснодаре. Сюжетная основа для рассказов о душегубках и беспорядочных облавах была создана советскими пропагандистскими текстами, появившимися сразу после освобождения города. В позднесоветское время этот сюжет стал частью культурной памяти (А. Ассман) благодаря надписи на главном военном мемориале города. Пропагандистский тезис о неизбирательных убийствах посредством газвагенов закрепился в устной традиции, поскольку в ней уже существовала готовая форма — сюжет об опасной черной машине, олицетворяющей государственный террор. Как и другие устные рассказы о далеком прошлом, истории о душегубках, преследующих «всех подряд», помогают рассказчикам поддерживать актуальную для них идентичность: подтверждают статус города как жертвы нацистов и тем самым позволяют компенсировать официальное непризнание его героических заслуг.

В статье ставится вопрос о том, каким образом устные истории о прошлом «отбираются» в традицию. Показаны механизмы их закрепления в традиции на материале записанного в 2000–2023 гг. корпуса устных рассказов о Холокосте и о спасении евреев на оккупированных советских территориях. Согласно гипотезе автора, истории, способные закрепиться в традиции, могут пройти ряд «фильтров». Они должны отвечать представлениям, сформированным советскими, постсоветскими и западными медиа и идеологией (т. е. вписываться в социальные рамки памяти о Холокосте), а также иметь понятную и запоминающуюся структуру, свойственную фольклорным фабулатам и меморатам; кроме того, в таких рассказах особым образом проговариваются травматические переживания и детали сцен насилия. Истории, которые не проходят эти «фильтры», не могут закрепиться в традиции, их можно записать только от очевидцев событий; те же истории, которые имеют описанные выше признаки, бытуют не только среди очевидцев, но и среди представителей последующий поколений, становятся частью семейной и локальной памяти и появляются на страницах краеведческих блогов и произведений наивной литературы.

После отказа Герцена возвратиться в Россию и последовавшего за этим в 1851 г. лишения его российского подданства его имя становится запрещенным для публичного упоминания в России. Позже, с появлением изданий Вольной русской типографии в Лондоне (1853), запрет расширяется не только на физическое, но и «виртуальное» присутствие изгнанника Герцена в России. III отделение и некоторые другие властные структуры вынуждены были предпринимать все более масштабные и изощренные меры для «недопущения» Герцена в социальнополитическое и культурное поле. Однако через некоторое время возникает парадокс: отсутствие Герцена в публичном поле, но все более обширное присутствие во властной коммуникации, прежде всего в документообороте III отделения, а позже — в переписке и личном общении обычных подданных, т. е. в неофициальной социально-политической сфере. Более того, популярность Герцена в России в конце 1850-х — начале 1860-х была такова, что он стал не просто политической фигурой, оппозиционным публицистом, но своего рода знаменитостью. Материалом для статьи послужили архивные источники, большая часть которых впервые вводится в научный оборот.