ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ФИЛОСОФИЯ. ПСИХОЛОГИЯ. СОЦИОЛОГИЯ

Статья посвящена феномену традиционализма в контексте онтологической недостаточности человека. В культуре существуют разные способы репрезентации недостаточности, которая может преодолеваться или корректироваться. В глобальной реальности кризис идентичности и усиление чувства нехватки связаны с изменением структур личности и идентичности в динамичной социальной реальности, где все большую роль играет виртуальный способ размыкания человека к миру, а также множатся виды онтического бытия. Ответом на усиление нехватки становятся два постсекулярных вектора виртуализации - прямой уход в виртуальность и традиционализм, импульсом которого является возвращение к социальному в такой его утерянной форме, которая бы обещала укорененность в традицию и возврат к религии в неразрывной связи с ее национальным носителем. В свете концепции онтологической недостаточности и на основе полевых исследований явлений традиционализма во Вьетнаме и других странах авторы эксплицируют традиционализм как виртуализацию реальности и манипулятивную подмену онтологического онтическим. Особенность традиционализма как мировоззрения и идеологии состоит в том, что она представляет саму традицию в качестве ценности, тогда как она есть механизм сохранения и передачи ценностей. Показано, что традиционализм представляет собой наиболее радикальную культурную форму возврата структур исторического прошлого, что представляется духовно необходимым. Однако эти структуры являются отжившими, неконструктивными и обращение к ним вместо преодоления недостаточности превращает человека в самодостаточную структуру, т. е. противоречит принципиальной онтологической открытости человека. Авторы объясняют традиционализм во Вьетнаме как изобретение традиции, не основанное на исторической почве, и показывают, как традиция превращается в симулякр и виртуализацию реальности.

Марксистская философия в ее практическом применении (реальный гуманизм) способна стать надежной опорой для прогрессивной части антиабортного движения, противостоящего буржуазно-либеральной, неомальтузианской проабортной идеологии. Этому может поспособствовать марксистская онтологическая критика демографической политики при капитализме. С точки зрения К. Маркса, капитализм неизбежно формирует «избыточное» рабочее население. Такой «избыток» порождает либо нищету, либо искусственные аборты. Равенство полов получает при капитализме характерную рыночную и социал-дарвинистскую интерпретацию. Неомальтузианские социокультурные «проекции» рыночной экономики на область мировоззрения выражаются в абсолютизации автономии личности, недооценке потенциальной стороны социальной реальности, а также в стремлении получать от общества больше, чем отдавать ему. Если неомальтузианство стремится к расчеловечиванию, к тому, чтобы отказывать зародышу, а иногда даже новорожденному, в праве на человеческое достоинство, то онтологическим фундаментом реального гуманизма является утверждение сущностного тождества людей друг с другом, которое обеспечивается наличием у всех людей, включая зародышей, материального социального субстрата. Марксистская социальная онтология рассматривает рождение достаточного количества детей в качестве необходимого условия развития производительных сил и гуманизации производственных отношений. Это также предполагает создание большого количества высококвалифицированных рабочих мест. В качестве вывода утверждается, что практика реального гуманизма в отношении проблемы абортов должна состоять в борьбе за создание высококвалифицированных рабочих мест, реальную социальную защиту материнства и детства, а также за другие меры, направленные на общее развитие производительных сил. Кроме того, многодетность в семьях реальных гуманистов должна стать обычным явлением.

В статье обосновывается роль и значение языка искусства для воспитания человеческой личности. Автор опирается на достижения русской философии, русской педагогической мысли, русской эстетики и искусствоведения, отраженные в трудах В. С. Соловьева, Н. К. Рериха, Е. И. Рерих, Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского, Д. С. Лихачева. Особое внимание уделяется художественно-эстетическому опыту, художественным открытиям и теоретическим работам В. В. Кандинского, К. Малевича, М. Шагала, Н. К. Рериха. Рассматриваются основные функции языка искусства - эстетическая, этическая и аксиологическая. Акцентируется необходимость их учета в преподавании гуманитарных дисциплин (философии, теории и истории культуры, теории и истории искусства, истории русской культуры и искусства) на русском языке с целью повышения культурного уровня современной молодежи, как русских, так и иностранных учащихся. Автор приходит к выводу, что более глубокое постижение русской культуры и русской истории и приобщение к основополагающим ценностям русского народа через личный эстетический опыт человека возможно именно на языке искусства. Более того, искусство способствует изменению мировоззрения человека и его личности в нравственном отношении, формированию его личных этических принципов и взращиванию в нем высоких идеалов Истины-Добра-Красоты в целом.

Исследована тропологическая природа личностного языка. Личностный язык представляет собой то имплицитное содержание грамматических структур, которое выходит за рамки словарных значений употребляемых в речевой практике слов и выражений. На основе разработок представителей Харьковской лингвистической школы делается вывод о метафорическом характере личностного языка. Личностные смыслы, которыми субъект наделяет используемые им общезначимые понятия, могут рассматриваться как метафорические, переносные значения этих понятий, поскольку являются результатом соотнесения нового изучаемого явления действительности с наличным субъективным опытом и переноса значений с уже известного на познаваемое. Тропологический характер личностного языка проявляется как в художественном творчестве, так и в научном познании, что указывает на их глубинную связь. Иносказательное употребление научных терминов продемонстрировано на примере классификации живых организмов. При отнесении той или иной особи к определенному виду ученый-таксономист обнаруживает у нее признак, который он считает существенным для данного вида. Таким образом, характеристики конкретной таксономической группы применяются к наблюдаемому животному или растению, значения известных терминов переносятся на новый исследуемый объект. Описанный представителем Харьковской школы А. А. Потебней механизм возникновения нового слова в иносказательном значении позволяет объяснить и метафорическое употребление научных терминов. В основе любой классификации лежит «сдвиг» исходных смыслов используемых понятий, распространение их на новое явление. В процессе отнесения изучаемого объекта к некой категории выделяются его свойства, которые сопоставляются с отличительными особенностями данной категории объектов.

В работе анализируется концепция смерти автора Ролана Барта, изложенная им в статье «Смерть автора» (1968). Показывается, что в данном тексте можно выделить две различные ее трактовки: 1) автор умирает с появлением читателя; 2) автор умирает с кончиной буржуазной эпохи. Предпринимается попытка объединить их в одну концепцию на основе анализа понятия «обезличивание», которое, на наш взгляд, является у Барта одним из основополагающих. Делается вывод, что под обезличенным субъектом письма французский интеллектуал скорее всего понимал не отдельного человека, а человека вообще или человечество в целом. Процесс обезличивания осуществляется благодаря языку. Последний, по Барту, представляет собой набор готовых слов, фраз, оборотов, которые пишущий черпает для своих нужд, вынимая их запасников как из огромного ящика. В результате автор из творца идей, каким он представлялся начиная с Нового времени, превращается в простого скриптора. Ту же процедуру обезличивания язык производит и с читателем. В цифровом обществе проблема обезличивания автора возрождается в новом обличье, в результате чего концепция Барта обретает вторую жизнь. Благодаря использованию современных генеративных технологий творчество живых артистов подвергается имитации, причем порой без их согласия. Особая ситуация возникает с умершими артистами, цифровые образы которых современные технологии способны искусственно воссоздавать и использовать в новых произведениях. В качестве примеров приводятся случаи из современного музыкального искусства, нейросети GPT, а также отечественного кинематографа.

В статье мы стремимся ответить на вопрос: правомерно ли утверждать, что «синтез знания» является ценностью науки. Выявление ценностного содержания процесса и результата синтеза нового знания определяет актуальное развитие человеческой цивилизации. Однако существует обоснованное предположение, что объяснение природы ценностей выходит за рамки методологических возможностей современной науки, т. к. ценность охватывает одновременно область познанного и непознанного, что ограничивает возможность конструирования достаточно полной модели развития человечества рамками картины мира своей формы жизни. В статье исследуются возможности аксиологического конструктивизма для построения логико-семиотических структур описания синтеза знания, позволяющие произвести объективацию его ценностных оснований. Контекст рассуждения задан декомпозицией базового утверждения о том, что синтез знания является ценностью науки. Показан процесс трансформации понимания ценности в различных аксиологических подходах (аксиологический нормативизм, субъективизм, нормативизм). Рассмотрены онтологические, гносеологические, логические основания развития теории ценностей. Обосновывается необходимость переосмысления логико-семиотического подхода к прочтению текстов культуры как вида синтетического знания, вплоть до необходимой реконструкции знаковых форм и семиотических конструкций с учетом ценностных аспектов смысло- и текстопорождения. Исследование основывается на методологии синергетики сложностности, использован теоретико-модельный подход с целью описания природы ценности, а также метод онтосемиотического моделирования для понимания ценностно обусловленных границ познания. Введение элемента «чувство» в структуру семиотического построения модального знака позволяет обозначить границы внетекстовых и внеязыковых областей научного знания. Для этого модель текста расширена до среды деятельности динамического субъекта, которая задана в виде трехуровневого текста культуры (доязыковой, языковой и постъязыковой уровни). Модальный знак образует пространство семиозиса и текстопорождения на основе «замысла» коммуникации и деятельности субъекта познания. Замысел как порождающий элемент текста носит личностно окрашенный характер, может быть представлен как единица «неявного знания» (по М. Полани). Показано, что в отличие от проблем разрешимых, неразрешимые проблемы значимы для субъекта, затрагивают ценностную область построения знания, активируя архетипические проявления, бессознательное, мифологическое мышление и установки. Отелесненное, ценностнозначное мышление вводит внерациональные отношения в полученные конструкты, обеспечивая его связность через личностное знание.

Языки искусств непросты для исследования, поскольку, даже если их синтаксис поддается анализу, их семантика составляет сложную проблему. Естественный дескриптивный язык с его семантикой как референцией к внешней предметности не работает в качестве модели для этой области, поскольку, во-первых, в этом случае теряется специфика искусства как такового, а во-вторых, такая модель не применима к музыке, сюрреалистической живописи и авангардной поэзии. Понимание художественных символов как напрямую отсылающих к человеческим эмоциям также не может лечь в основу семантической теории искусств, поскольку связь между выразительными средствами и эмоциями может оказаться естественной, а не конвенциональной, что противоречит самой идее знака-символа. Правильный путь может указать концепция экземплификации, предложенная в свое время Нельсоном Гудманом, в рамках которой некоторый объект, имеющий некоторую естественную общность с обозначаемым - например, цвет, - находится в отношении обратной референции с термином или понятием, семантически указывающим на этот предмет. Однако такое семантическое решение не выглядит достаточным в случае «беспредметных» искусств, например, музыки, поскольку не отвечает на вопрос о характере самого обозначаемого. В качестве возможного решения предлагается концепция «показывания», которую в качестве альтернативы «высказыванию» предложил Людвиг Витгенштейн в «Логико-философском трактате». Высказывание и показывание рассматриваются там как взаимоисключающие: то, что показывается в знаках языка, не может быть выражено посредством языка. Помимо логической формы, предметом показывания может быть «граница мира», понимаемая Витгенштейном как синоним «метафизического субъекта». Общим в показывании логической формы и границы мира является «способ проекции». Таким образом, музыкальная фраза как образец в рамках отношения экземплификации указывает на способ проекции мира, сдвигающий его границу и соответствующим образом изменяющий «переживание мира как целого».

Статья посвящена аналитическому разбору состоявшегося диалога по теме, не утратившей и сегодня своей актуальности, границ и взаимодействий между языками науки и языками искусства. В разделе собрана подборка статей участников секции, объединенных указанной тематикой. Разнообразие авторских трактовок убедительно демонстрирует сквозную интенцию на синтетическое построение в целом выделенных оппозиций. В его основе лежит «диалектика начал», которая предоставляет возможность построения типологии граничных условий с помощью особенностей опыта, фиксированного на преодоление пределов (перехода, перевода, преодоления установленной и становления новой, онтологической о-пределенности). Граница как феномен двойственен - это и понятие, фиксирующее представление о пространстве, реальности границы, в уме, и ее практическое воплощение субъекта действия в проведении границы. Она может быть маркирована как гипотетическая среда «между», как зона обмена (между тем, что «до нее» и «после»). Другими словами, речь идет о порождении срединной «территории» смысловой связи выделенных границ (пределов). В первом приближении по тематике статьи типология зоны обмена, перевода может выглядеть как диалектика начал взаимодействия, проблематизации «между»: 1) онтологической (сферой между техниками, умениями, практиками и иными формами антропологических представлений о реальности), 2) методологической (междисциплинарной и трансдисциплинарной зоной взаимодействия), 3) поисковой зоной рефлексивного оценивания возможностей языковой выразительности (например, соотношение между «о-пределениваем» и тем, что находится «по ту сторону пределов» как еще непознанного или в принципе непознаваемого). Предельный опыт находит свое применение в сфере проблемно ориентированных междисциплинарных исследований, выходящих на уровень философской рефлексии в трансдисциплинарной зоне персональной ответственности как интервал измерения диалектики начальных оппозиций.

Формирование префигуративной культуры вызвано становлением цифрового общества, породившего потребность в передаче опыта электронных коммуникативных связей от младших к старшим по возрасту. Ускорение темпов социального развития приводит к тому, что адаптация к инновациям у старших поколений носит запаздывающий характер и связана с усвоением опыта и образцов поведения самого молодого поколения в культуре. Уменьшение значимости телесной организации в идентичности индивида происходит в виртуальной реальности. В Сети циркулируют чистые мысли в виде знаков, которые отличаются лишь формой и стилем. За экраном остаются реальные телесные характеристики. Но одновременно Сеть предполагает наличие особой телесности, виртуального образа, логика развития которого репрезентируется этапами симуляции, описывающими процесс отхода от оффлайн телесного образа индивида. Потеря целостности и стабильности телесной идентичности в виртуальной среде появляется не только в результате расхождения между сущим и желаемым, но и процессуальности желаемого. Нарушение стабильности телесной устойчивости наносят медицинские практики омоложения, поскольку в префигуративной культуре модно быть молодым. Угрозы человеческой телесности возникают в результате неспособности разграничения виртуальной и традиционной реальности, в переносе опыта конструирования желаемого телесного образа из Сети в действительность. Осознание угрозы существованию человеческой телесности способствует ее сохранению.

Целью данной работы является артикуляция структурных связей между расщепленным субъектом в рамках фрейдовского и лакановского психоанализа и децентрированным дискурсом в рамках (пост)структуралистского философствования на материале работ Деррида. Как психоанализ, так и проект Деррида оказываются особого рода не-регионалистскими (в смысле региональных онтологий) проектами, пытающимися артикулировать и продемонстрировать то, что упускается в классической метафизике присутствия. Как психоанализ, так и деконструкция направлены на то, чтобы вырвать у присутствия примат его трансцендентности, показать, что «центральный» элемент письма является эффектом самого этого письма, но не точкой референции, к которой это письмо якобы отсылает. Субъективность также оказывается не точкой самоналичия и самотождественности, а эффектом структуры. Субъективность обнаруживает себя в пространстве письма, а само письмо оказывается топосом субъективности. Обнаружить следы психоанализа в работах Деррида можно посредством сопоставления концепта différance Деррида и понятия последействия Фрейда: именно через особую трактовку темпоральности как прошлого, которое никогда не было настоящим, можно осуществить акт деконструкции как акт разрушения всякого акта (поскольку акт оказывается отнесенным к субъекту). Результатом работы является определенная рационализация différance, которое оказывается «сердцем» деконструкции у раннего Деррида, и такая рационализация осуществляется через сопоставление с функционированием последействия в структуре травмы. Субъект тем самым оказывается принципиально разорванным, и этот разрыв является конститутивным для субъективности как таковой, субъект обнаруживает в письме след себя самого, но никогда не может обрести полного, чистого самоналичия. Новизна данной работы заключается в том, что проработке этой структурной взаимосвязи на уровне понятий, как правило, не уделяют должного внимания; в данной работе предлагается такая интерпретация, которая прослеживает взаимосвязь между деконструкцией и психоанализом не в общем, а на уровне связи концептов différance и последействия (а также бессознательного вообще), что позволяет прояснить употребление этих понятий во взаимосвязи, а также проливает свет на смежные понятия субъекта и письма.

В современной физике распространенным является утверждение о возникновении Вселенной из «ничто» («ничего»). Это непосредственным образом делает актуальным в философии не только интерпретацию проблемы происхождения Вселенной, но и проблему небытия. Мировоззренческая для физики проблема небытия требует решения, прежде всего, в самой философии. Ситуация в отечественной философии такова, что естественнонаучные способы решения проблемы предлагаются в двух крайних формах - категория небытия либо отрицается, либо рассматривается в значении «абсолютное небытие». Речь идет о диалектическом материализме в традиционной форме и «философии небытия», в которых под субстанцией понимаются соответственно материя и «абсолютное небытие». Эти подходы используют диалектическую методологию, поэтому являются альтернативными друг для друга. Отсутствие обоснованного философского решения проблемы отражается на физическом уровне понимания. Отмечается существование в физике искаженного понимания смысла категории небытия, что проявляется в некорректном использовании категорий «ничто» и «ничего». Выявляется физическая интерпретация категории небытия, которая говорит о неправомерности претензий «философии небытия» на легитимизацию своей концепции физическими представлениями. Указывается, что категория «абсолютное небытие» в физической картине мира не имеет смысла. Констатируется существование в «философии небытия» категориальной избыточности и, как следствие, путаницы при осмыслении категории небытия. Делается вывод о необходимости адекватного диалектико-материалистического решения философской проблемы небытия, что требует ее пересмотра. Темой дальнейших исследований может стать поиск общепринятого онтологического определения материи, без которого решение проблемы небытия не может быть законченным.

Александр Койре был одним из первых, кто возмутился отсутствию наследия Гегеля во Франции. В своем «Докладе о состоянии гегелеведения во Франции» (1930) Койре прямо заявлял о необходимости сформировать философскую почву для (пере)открытия наследия классика немецкого идеализма. Во многом именно его выступление стало тем самым спусковым крючком, после приведения в действие которого полномасштабно запустился проект под названием «французское неогегельянство». На основании этого в статье предпринимается попытка рассмотреть историко-философские предпосылки интеллектуальной атмосферы Франции конца 20-х и начала 30-х гг. XX в., к которой, безусловно, мы можем причислить и А. Койре. Выяснить, что именно побудило русского эмигранта выступить с обвинениями в адрес интеллектуальной элиты Франции того времени, позволит анализ смены парадигмы старого способа философствования, на смену которому пришло поколение «трех H», как лапидарно назвал этот феномен В. Декомб. Благодаря анализу философского контекста во Франции первой трети XX в. мы сможем достичь сразу несколько позитивных выводов для истории философии. В первую очередь, мы сможем указать на «французское неогегельянство» как парадигмальный феномен для своего времени, представители которого в той или иной мере вдохновлялись Гегелем, Гуссерлем и Хайдеггером. На примере интеллектуальной биографии А. Койре мы выделим основные интерпретационные точки опоры для экспликации того, какое представление о феноменологии и экзистенциальной аналитике выступало в качестве формообразующего. Основной опорой для подобного рода восприятия мысли А. Койре служит тот факт, что именно он задал тренд на антропологизацию Гегеля, что достигнет своего апогея во «Введении в чтение Гегеля» А. Кожева.