В статье предпринимается попытка интерпретации малоизвестной антиэтатистской концепции начала XX столетия – анархо-гуманизма А.А. Борового. Во введении обосновывается значимость изучения «второстепенных» фигур в наследии анархистской мысли как для более глубокого понимания места анархизма в интеллектуальной истории, так и для развития современной политической теории. В первой части статьи обрисовывается круг вопросов, поднятых в отечественной академической литературе применительно к анархо-гуманизму, проводится краткий экскурс в его историю, выделяются основные этапы становления взглядов А.А. Борового, очерчивается круг персоналий и течений, определявших трансформации его мироощущения (К. Маркс, Ф. Ницше, М. Бакунин, А. Бергсон и др.). Основная часть исследования посвящена детальному анализу философских оснований социального и политического учения русского мыслителя. Рассматриваются концептуальные основы анархо-гуманизма, реконструируются наиболее важные философские принципы, определившие политико-правовые воззрения теоретика. Авторы статьи полагают, что ключевыми философскими характеристиками анархо-гуманизма выступают динамизм (апология постоянного движения жизни), антирационализм (отказ от завершенных интеллектуальных схем) и индивидуализм (апология личностного освобождения и роста). В качестве центральной проблемы, определяющей развитие концепции А.А. Борового, рассматривается феномен антиномии личности и общества как неразрешимого противостояния между двумя полюсами человеческой экзистенции. Подчеркивается, что приоритетом для мыслителя в этом конфликте обладает индивид, обреченный на вечные поиски эмансипации и не способный к полному освобождению от общества и коллективных интересов. Раскрывается критика детерминизма, механистического редукционизма, характерная для взглядов А.А. Борового. Результатом проведенного исследования является детальная концептуализация философских оснований анархо-гуманизма, дающая ключ к пониманию политико-правовых взглядов одного из наиболее оригинальных либертарных теоретиков начала ХХ столетия.
Статья посвящена роли катастроф, травм и жертв в становлении национальной идентичности. Их значимость в европейской и отечественной культуре невозможно преувеличить: рождение нации, как и рождение индивида, – это почти всегда травма. Другими словами, катастрофа, сопровождающаяся принесением жертв, мученичеством, страданиями, играет важнейшую роль в формировании новых общностей или трансформации уже существующих. Однако роль жертвы как претерпевающего, обиженного, угнетенного субъекта всегда была уравновешена ролью субъекта борющегося, сбрасывающего оковы, героического, приносящего жертву во имя будущего торжества. По мнению автора статьи, в эпоху европейского постнационализма роль жертв по-прежнему исключительна, хотя акцент зачастую делается не на героический, а претерпевающий аспект жертвенности. Ситуация катастрофы, дающая шанс на пересмотр и обновление национальной идентичности (или ее аналога), нередко связана с войной. Национальная общность получает возможность скорректировать имеющуюся идентичность на более актуальную, отвечающую современному состоянию дел. В этом обновлении ключевое значение имеет придание ясного смысла приносимым жертвам, страданиям и подвигам, поскольку сами по себе они не влекут автоматически ни поддержки существующей идентичности, ни формирования новой. В статье на примере Германии и России как стран, переживших или переживающих повторную катастрофу, показано, какие проблемы и двусмысленные ситуации возникают на этом пути. В России крушение СССР не вполне осознано как катастрофа, требующая коррекции идентичности. Российская политика памяти до сих пор стремится замаскировать разломы в отечественной истории XX–XXI вв., утверждая «преемственность» между ее периодами. Однако, как полагает автор статьи, текущая историческая ситуация дает нашей стране повторный шанс на формирование более «правильной», то есть исходящей из реалий сегодняшнего дня, национальной идентичности.
В статье рассматриваются некоторые идеальные категории как фундирующие основания правовой реальности. Учитывая вариативность возможных предпосылок права, автор ограничивается тремя модификациями блага, выделенными Платоном в диалоге «Филеб»: прекрасное, соразмерное, истинное. Постулируется возможность использования для объяснения взаимосвязи указанных предпосылок и правовых феноменов такого понятия аналитической философии, как супервентность, которое обозначает детерминированность свойств двух сложных систем. Подчеркивается, что традиционно данное понятие употребляется при описании зависимости ментальных феноменов от физических оснований, но также оно имеет методологические перспективы и в юридической науке. Рассматриваются три модификации блага в диалоге «Филеб» и их роль в формировании правовых институтов. В этой связи выделяются несколько уровней эстетики, характеризующих не только стилистическую красоту, но и внутреннее содержание юридических конструкций. Особое внимание уделяется рецептивной эстетике, изучающей опыт восприятия правовых институтов субъектом правоотношений. Согласно данной концепции, правовые феномены должны быть эстетичными и обоснованными для того, чтобы быть принятыми реципиентами. Это особенно важно при закреплении конституционных ценностей: легитимизация фиктивных аксиологических элементов создает риски правовой аномии. Также в статье определяется значимость для онтологии права корреспондентной теории истины, обосновывающей приоритет рационального познания универсалий над чувственным опытом. Для решения поставленных задач используются историко-правовой, логический, структурно-функциональный, нормативно-ценностный, диалектический, прогностический, сравнительный методы и подходы. Исходя из полученных в ходе исследования результатов, автор делает вывод о самостоятельном онтологическом статусе правовых феноменов, которые обладают признаком реальности как интеллигибельные элементы объективного мысленного бытия участников правоотношений.
Статья посвящена специфике философского рассмотрения и осмысления книг, приобретающих в определенном социокультурном пространстве статус сакральных. Как в современном философском дискурсе, так и в дискурсе многих прошлых эпох обычно имеет место дистанцирование философов-профессионалов от непосредственного обращения к такого рода текстам. В результате они оказываются почти в монопольном распоряжении интеллектуалов, которые либо игнорируют специфически философские методы исследования, либо произвольно препарируют их применительно к своим конъюнктурным, прагматическим целям, либо ограничиваются традиционной техникой толкования и комментирования Священного Писания. Однако для серьезного мыслителя многие священные книги, рассматриваемые под особым ракурсом, оказываются при всех возможных и даже неизбежных рсках весьма ценным материалом для проверки на прочность его теоретикометодологического инструментария и морально-этических принципов, которых он придерживается. В статье данная проблема анализируется на примере интерпретации И. Кантом Библии, игравшей в его эпоху роль фундаментального культурообразующего текста. Показано, как философ противопоставляет рациональнокритический и доктринально-теологический подходы к ее прочтению, оставляя за читателем право свободного выбора. Основное внимание уделено трем небольшим работам Канта, составляющим своеобразную философскую трилогию. В первой из них – «Предполагаемое начало человеческой истории» – немецкий мыслитель на материале книги Бытия дает свою версию причин выхода человечества из природного состояния и превращения его в суверенного субъекта исторического действия. Во второй работе – «О неудаче всех философских попыток теодицеи» – Кант, опираясь на книгу Иова, решает проблему благости/неблагости Бога в свете очевидности зла и страданий как онтологической данности. В третьей работе – «Конец всего сущего» – на основе Откровения Иоанна Богослова трактуется один из важнейших религиозных сюжетов – апокалиптическая гибель человечества (Страшный суд, конец света, прекращение исторического времени). Автор статьи демонстрирует эвристический потенциал кантовской рационально-критической методологии, не утратившей значимость и сегодня.
Личность протопресвитера Иоанна Романидиса на фоне других выдающихся греческих богословов XX в. выделяется своим стремлением к «инаковости», которая выражалась постоянным поиском глубинных ответов на те вопросы богословия и истории, которые уже давно казались устоявшимися и решёнными для большинства. Это стремление про- являлось во всех основных направлениях деятельности о. Иоанна: создании догматики «другого вида», выработке им собственного понимания истории, выразившейся в т. н. «ромейской теории», а также в создании особого направления в богословии — «терапевтического». Подобно творчеству протопресвитера, профессора и богослова, и сама его жизнь была живым выражением некой отчужденности по отношению к внешнему миру. Американец греческого малоазийского происхождения, проживший значительную часть жизни в Афинах, он всегда оставался «знамением пререкаемым» как по отношению к современному ему греческому обществу, так и для среды профессионального академического богословия и церковной иерархии. Биографии и значению трудов о. Иоанна Романидиса посвящена настоящая публикация.
В статье предлагается новый подход к осмыслению понятия богословско-философского синтеза в рамках византийской философии. На примере сравнительного анализа богословия двух выдающихся христианских писателей, св. Николая Кавасилы и свт. Григория Паламы, доказывается, что синтез не может быть представлен только в качестве концептуальной экспликации. Богатая по своей глубине и охвату богословско-философская система мысли Кавасилы имеет в своих основаниях те же богословские и философские идеи, что система мысли Паламы. Однако, если в последнем случае синтез представлен в виде концептуальной экспликации, т. е. сформулирован и выражен на строгом богословско-философском языке, то в первом случае сама концептуальная экспликация помещается в литургическую и духовно-аскетическую практику и актуализируется в ней. Если деятельности Паламы соответствует этапу «развёртывания» традиции, когда традиция вынуждена давать новые и точно сформулированные ответы на внешние вызовы, то деятельность Кавасилы характеризуется этапом её «свёртывания», при котором всё богатство разработанного на этапе «развёртывания» понятийного аппарата вводится в сакраментальную практику. И хотя сами точные формулировки и термины (т. е. весь понятийный аппарат) тонут и растворяются в сакраментальной практике, однако, несомненно, в ней присутствуют и при необходимости могут быть вновь «из неё» эксплицированны. Именно «свёртыванием» традиции завершается очередной цикл синтеза, и именно Кавасила стал тем автором, в богословско-философской мысли которого завершился паламитский синтез.
Статья касается вопроса возможности использования Иоанном Мосхом письменных источников при написании рассказов «Луга духовного». Известно, что автор этого патерикового собрания большинство из написанных историй услышал во время своих многолетних паломнических экспедиций по монашеским обителям Палестины, Египта, Синая, Сирии и Киликии, которые впоследствии и были описаны им в своём труде. Однако, на страницах сочинения встречаются сюжеты и даже фрагменты текста, которые схожи с более ранними сочинениями, а нередко даже текстуально совпадают с ними. В связи с этим возникает вопрос о возможности использования Иоанном Мосхом письменных источников. Ответ на этот вопрос можно получить только в результате текстологического сравнения источников, что и было предпринято в рамках данной статьи. Здесь продемонстрированы некоторые отрывки совпадающих текстов, подробно проанализирована сама возможность и степень заимствования текста более раннего источника, предложены гипотезы, касающееся исследуемого вопроса.
В статье рассматривается образ Оригена и его педагогическая методика на основе раннехристианского памятника «Благодарственная речь Оригену», составленного его учеником свт. Григорием Неокесарийским. Особое внимание уделяется этическому компоненту. Рассматривается учение о четырёх главных добродетелях, самопознании и уподоблении Богу, а также связь этического учения Оригена с философской традицией платонизма и стоицизма. Четыре главные добродетели, которые в философию ввёл Платон, стали неотъемлемой частью античной пайдейи, их активно использовал в своём религиозно-философском синтезе Филон Александрийский. В александрийской христианской традиции они получили своё дальнейшее раскрытие, став неотъемлемой частью христианской нравственной системы и христианского любомудрия.
Данная статья представляет собой перевод с латинского языка на русский первой книги сочинения блж. Августина «Против послания Пармениана». Это произведение полемического характера, которое состоит из трёх книг, является ответом блж. Августина на письмо донатиста Пармениана к Тихонию. Трактат имеет важность как для изучения истории донатистского раскола, так и для раскрытия православной экклезиологии. Антидонатистские произведения Августина недостаточно глубоко изучены русской богословской наукой. Данный перевод является попыткой перевода на русский язык одного из важнейших произведений антидонатистского цикла блж. Августина.
Настоящая публикация представляет не издававшийся ранее сирийский текст «Книги совершенства» Мартирия-Сахдоны из рукописи Sinait. M45N, относящейся к фонду новых находок библиотеки монастыря Св. Екатерины на Синае. Сирийский текст сопровождён русским переводом, предисловием и комментариями. В предисловии указаны палеографические характеристики рукописи, объяснено место содержащегося в ней текста относительно опубликованных частей данного произведения, обозначены технические принципы издания сирийского текста, выявлены источники, использованные Мартирием-Сахдоной, и рассмотрены некоторые важные особенности содержания.