В статье сопоставляются два метода гуманитарного знания, включающие в себя как анализ процессуальности явления (историю), так и рефлексию по поводу принципов его словесного или иного оформления (поэтику): историческая поэтика Александра Веселовского (1838–1906) и поэтика истории Хейдена Уайта (1928–2018). Прослеживается эволюция взглядов Веселовского на предложенный им метод (от эволюции содержания, отливающегося в устойчивые формы, к эволюции самих форм), а также некоторые изменения, которые привнесли в понимание метода его продолжатели, в частности, С. С. Аверинцев, связавший «слово» и «историю» через человека и позволивший исторической поэтике обрести антропологическое измерение. Х. Уайт, тяготеющий к лингвистическому повороту в философии, развивает мысль о том, что прошлое является территорией фантазии, а значит историописание представляет собой отчасти художественное творчество. Элемент художественной поэтики в процессе описания истории он находит как на уровне одной из объясняющих стратегий (объяснение посредством сюжета через архетипы Романа, Комедии, Трагедии и Сатиры), так и на уровне дорациональном — в «префигуративном акте», предшествующем созданию исторического текста и понятом им как акт поэтический (через тропы поэтического языка Метафору, Метонимию, Синекдоху и Иронию). Сопоставление исторической поэтики и поэтики истории позволяет увидеть путь фундаментальных изменений в методологии гуманитарного знания, свершившийся в течение ХХ века, а также по-новому осмыслить роль художественного начала и языка в процессе научного познания, увидеть значение человека в методологии «наук о духе».
В статье уточняются определение и лингвистический статус кодовости, которая рассматривается как лингвопоэтическая категория, проявляющаяся в художественных текстах путем моно-, би-, поли- и мультикодирования. Наблюдения автора статьи осуществляются на материале, извлеченном из русских нереалистических художественных текстов ХIХ–ХХI веков различных литературных направлений: романтизма, фэнтези, стимпанка, а также русскоязычных переводов.
Методами исследования в статье послужили описание, наблюдение, семантическое декодирование, а также семный, лексический, лингвокогнитивный, лингвокультурологический, дискурсивный виды анализа, которые способствовали выявлению свойств кодовости как лингвистической категории. Они позволили установить, что вербализаторами категории кодовости в художественных текстах служат, с одной стороны, узуальные языковые средства: фоновая семантика и производное значение лексем, внутренняя форма слов и фразеологизмов, антропонимы, паремии различной типологии, а с другой — тропы, фигуры и разнообразные художественные приемы: оксюмороны, сравнения; метафоры, в том числе когнитивные; олицетворения, синестетические единицы, интертекстуальные, в том числе гипертекстуальные, вкрапления.
В художественных текстах они обнаруживают лингвокультурологический, лингвокогнитивный, медиалингвистический, транслятологический (лингвопереводческий) потенциал, используемый с учетом индивидуально-авторской репрезентации культурноязыкового кода в ряде дискурсивных разновидностей: религиозной, фольклорной, мифологической, обыденной, романтической, реалистической, наивной, политической, спортивной, профессиональной, рекламной и др.
Признаками лингвопоэтической категории кодовости, которая понимается автором статьи как свойство любого художественного текста, содержащего неявную концептуальную и подтекстовую информацию, являются неочевидность шифруемых смыслов; открытость для пополнения предметно-тематическими разновидностями и художественными концептами, участие в миромоделировании.
Цель статьи состоит в определении и описании параметров формирования лингвокогнитивной категории агрессии в русском языке. Разнообразие форм проявления вербальной агрессии, ее большой воздействующий потенциал диктуют необходимость описания лингвокогнитивных параметров, лежащих в ее основе.
В статье формулируется тезис о том, что агрессия представляет собой лингвокогнитивную категорию, включающую пять параметров: целенаправленность, аффективность, персуазивность, антиаксиологичность и национально-культурную обусловленность. Совокупность данных параметров объединяется в сознании человека в такой «лингвокогнитивной ячейке», как агрессия, которая выражается с помощью разнообразных языковых средств.
Обосновано, что целенаправленность как лингвокогнитивный параметр агрессии заключается в нанесении вреда объекту (конкретному лицу, массовому адресату, самому адресанту); аффективность - в негативном эмоциональном состоянии субъекта при выражении агрессии; персуазивность - в прямом негативном воздействии на адресата, манипуляции его когнитивными установками; национально-культурная обусловленность отражает особенности русского языкового менталитета при экспликации агрессии; антиаксиологичность искажает ценности адресата или негативно влияет на них за счет средств вербальной агрессии.
В ходе исследования использовался общенаучный индуктивно-дедуктивный метод, метод компонентного анализа. Практическая значимость определяется возможностью применения результатов исследования в образовательном процессе высшей школы.
В статье рассматривается значение формирования навыков смыслового чтения на уроках литературного чтения в развитии младших школьников. Смысловое чтение как целенаправленный процесс по восприятию, глубокому пониманию, ценностному осмыслению художественных и иных произведений возведено на уровень основного интегративного качества личности. Формирование навыков смыслового чтения необходимо организовать с начальных классов, как только дети научились читать. Оно актуально, поскольку учащийся начальной школы в современный период сталкивается с большим объемом информации, которую следует прочитать и понять. В федеральной программе указано, что литературное чтение вводит младшего школьника в мир художественной литературы, а процесс самого чтения обучает его способам и приёмам работы с различными видами текстов и книгой, знакомит с детской литературой, создает условия для реализации его творческих способностей. Целью литературного чтения является становление грамотного читателя, мотивированного к самообразованию и саморазвитию и осознающего роль чтения в успешности обучения и в повседневной жизни. Главное, что оно способствует развитию критического мышления, способности анализировать тексты и извлекать из них важную информацию. В статье приведены примеры практических приемов и упражнений, которые позволяют учителю повысить уровень понимания текста учениками и развить у них интерес к чтению. Особое внимание уделено роли учителя в создании мотивационной среды для усвоения детьми указанных навыков.
Статья посвящена анализу символического потенциала образа хризантемы в китайской и русской поэзии. Хризантема рассматривается как один из важнейших флористических архетипов, выступающий в качестве инструмента исследования закономерностей исторического развития и приобретающий статус метатеоретической категории, которая служит источником новых знаний о культуре. На примере произведений китайских и русских поэтов разных эпох рассматривается своеобразие художественной репрезентации образа хризантемы в лирических текстах и выявляется широкий спектр символических значений данного образа. В первой части исследования анализируются универсальные символические коннотации образа хризантемы, изоморфные для русской и китайской культуры: хризантема как компонент любовного поэтического дискурса, символ нравственной чистоты, материальный эквивалент памяти о любви и расставании (Янь Цидао, Л. Рубальская) и полноправный субъект лирического сюжета, приобретающий статус универсальной бытийной категории, объединяющей природный и человеческий мир (И. Анненский), хризантема как образный атрибут смерти и похорон и одновременно символ преодоления смерти и торжества вечной жизни (И. Анненский, И. Лиснянская, Юань Чжэнь, Хуан Чао), хризантема как воплощение восторженного восхищения жизнью и радостно-праздничного переживания бытия (Н. Тэффи, И. Бунин, Ли Бо, Мэн Хаоран, Гу Тайцин), символ красоты и молодости (Ли Шаньинь, Ю. Левитанский), олицетворение самодостаточности и божественной сущности природы, стремления человека слиться с ней, преодолев суетный житейский мир (Су Ши, Тао Юаньмин, Д. Быков). В процессе анализа обращается внимание на изменение символических коннотаций образа в зависимости от лирической ситуации, от сопутствующих ключевому символу природных, историко-культурных и историко-мифологических реалий.
Статья фокусирует внимание на Мономаховой (второй, по классификации академика А. А. Шахматова) редакции «Повести временных лет» (1116/1117) с точки зрения её особой значимости и значительности в развитии литературы Руси и вообще русской литературы. Исходя из работ акад. А. А. Шахматова, М. Д. Присёлкова и акад. Д. С. Лихачёва, популярная в русской историографии Несторова редакция ПВЛ (по принятой классификации, первая) признана гипотетической, в особенности, в отношении авторства Нестора, монаха Киево-Печерского монастыря в Киеве. В то же время II (Мономахова) редакция ПВЛ хорошо документирована списком 1377 года Лаврентьевской летописи с финальной записью Сильвестра, игумена Михайло-Выдубецкого монастыря в Киеве. Мономахова редакция ПВЛ, с которой работал сам князь («Поучение»), игумен Василий («Повесть об ослеплении князя Василька Ростиславича»), игумен Сильвестр (то есть целая команда авторов-писателей), вобрала в себя практически всё предшествующее киевское летописание XI века (особенно своды Никона Великого и Иоанна), но критически переработала материалы Нестора. Редакция ПВЛ Нестора создавалась в начале XII века под патронажем Святополка Изяславича, великого киевского князя, враждебного Мономаху. Поэтому литературные тексты эпохи Мономаха в ПВЛ полны драматизма, похожи на произведения современной литературы детективного жанра (например, сюжет «преступления и наказания»). Именно здесь зародилось национально-литературное сюжетное повествование (О. В. Творогов). Мономахова редакция представляет целый пласт авторской литературной работы, легшей в фундамент развития русской литературы. «Слово о Законе и Благодати» Илариона - выдающийся текст эпохи Ярослава Мудрого, сюжет которого - приобщение Руси к системе мирового христианства. Мономахова редакция ПВЛ XII века также базовая, но её авторы-писатели отдавали себе отчёт в том, что их литературные тексты обращены не только к библейско-христианским, но, прежде всего, к своеземным образно-художественным ценностям и приёмам. Они понимали, что создают не просто хронику, но первую базовую литературно-историческую эпопею начальной Руси у истоков, основ будущего развития великой русской литературы. Такие учёные, как В. П. Адрианова-Перетц, В. Л. Комарович, Д. С. Лихачёв, много работали по теме ПВЛ, особый акцент делали на её народно-легендарные, народно-фольклорные черты, составившие её выдающееся своеобразие.
В статье рассматривается актуальная для современного литературоведения проблема анализа поэтики и проблематики ключевой для духовного формирования И. А. Бродского символической религиозной поэмы «Исаак и Авраам» (1963). Поэма анализируется с точки зрения взаимодействия в ней двух культурных и религиозных традиций, а именно иудаизма, отраженного в первоисточнике - ветхозаветной книге Бытия, и христианства. Обращение молодого поэта к религиозной тематике интерпретируется в статье как форма сопротивления советской системе, в которой господствовало атеистическое мировоззрение. Используя современные методы анализа, в том числе комплексный филологический анализ текста и интертекстуальные методики, автор статьи приходит к выводу о том, что Бродский, переосмысливший ветхозаветный сюжет через призму работ христианского философа-экзистенциалиста Кьеркегора, представил человека, оказавшегося в характернейшей для этого философского направления ситуации одиночества и кризиса веры. Одиночество героя в точном соответствии с оригинальным иудейским сюжетом оказывается не только и не столько экзистенциальной изоляцией, сколько непосредственным предстоянием перед Богом. С другой стороны, осмысляя ветхозаветный сюжет в духе метафизики христианства, Бродский в «Исааке и Аврааме» неоднократно подчеркивает прообразовательный характер событий, произошедших на горе Мориа. Рождение веры героев ветхозаветного повествования в ранней поэме Бродского находится в тесной связи с ключевым событием Евангелия, с готовностью Бога принести в жертву своего единственного сына ради возможности грядущего человеческого воскресения.
В статье исследуются эволюционные возможности и трансформации литературного жанра - на примере святочного рассказа, показывается способность писателя, отталкивающегося от предшествующего жанрового канона, воплощать замысел в новых жанровых вариациях, но при этом использовать накопленный опыт, сохраненный в культурной памяти. Объект анализа - святочный рассказ 1990-х годов, представленный двумя значимыми художественными текстами - рассказом А. Варламова «Сочельник» и рассказом О. Павлова «Конец века». Художественные миры этих произведений, сконструированные современными прозаиками, рассматриваются сквозь призму миромоделирующих категорий. Выявляется сходство и различие рассказов на разных уровнях художественной семантики: мотивики и проблематики, системы образов, трансформации художественного пространства и времени. На основании сравнительно-типологического исследования делаются выводы об отражении в рассказах мировоззренческих позиций авторов и об их соотношении. В результате проведенного анализа сделаны выводы об особенностях преломления жанровой традиции святочного рассказа. Установлено, что в рассказе А. Варламова мы видим особую миромодель, построенную по принципу антитезы тьмы и света, холода и тепла, дома и не-дома; в тексте О. Павлова противостояние достигает своего апогея, так как все пространство рассказа показано как однозначно «враждебное», «чужое» по отношению к людям. В рассказе Варламова микромир, обозначенный координатами зима, город, квартира, сочельник, расширяется до охвата России и истории ХХ века; у О. Павлова миромоделирующие координаты расширяются до онтологических. В текстах двух авторов через святочную тему репрезентируются мотивы мытарства, жизни и смерти. На примере работы писателей с каноном святочного рассказа видно, как жанр выступает в роли «стабилизирующего фактора» литературного творчества, но в обоих рассказах авторы привносят свое философско-художественное наполнение.
Стихи Сергея Стратановского сразу узнаются по меланхолической саркастичности, сочетанию эпически спокойного изложения с парадоксальным изображением современности. Но речевые стратегии, прежде всего, позиция повествователя в отношении к другим голосам, не всегда ясны, стихи Стратановского производят впечатление многоголосья. На примере редкого для поэта киноэкфрасиса, иронического пересказа фильма М. Антониони «Забриски пойнт», показано, как устроены такие повествования у Стратановского. Стихотворение, завершающее цикл из книги «Молотком Некрасова», может интерпретироваться с равным основанием как одобрение студенческих движений или как их осуждение. Но внутри цикла стихотворение прочитывается как продолжение работы поэта с монологической речью. В стихах цикла многоголосье подчинено двойственности монолога: монолог пластически подражает герою стихотворения, воспроизводит его речевые техники, стремясь передать парадоксальность его намерений, монолог же реализует себя в качестве нормативного речевого жанра, который отличается прямолинейностью свидетельства и признанием необратимости исторических событий. Герой оказывается в области фортуны или фатума, постоянной реинтерпретации себя, тогда как повествователь как свидетель - в области хроники и неотменимых фиксаций уже произошедшего. Ни описываемая позиция героя, ни производимая в стихотворении позиция свидетеля не исчерпывают позиции самого стихотворения, но позволяют упорядочить многоголосье и обогатить стихи новыми стратегиями изображения истории ХХ века, в том числе, имитацией мгновенных фотоснимков, фотомонтажа, газетного репортажа. Все эти стратегии достигают апофеоза в финальном стихотворении, в котором необычная для Стратановского густая метафоричность шифрует кинематографическую поэтику Антониони. Основным сюжетом оказывается не противостояние героя и системы, но превращение героя в киногероя, в невольного подражателя экранных персонажей. Это и позволяет поэту объяснить мир героя, не сводя содержание фильма к отдельным запоминающимся кадрам.
В статье рассматривается источники и структура сюжета «Сказки о рыбаке и рыбке» А. С. Пушкина, его функция в формировании художественной картины мира произведения. Структура сюжета анализируется с точки зрения лингвокогнитивного и семиоэстетического подхода, выявляются основные фреймы и сцены, архитектоника текстового когнитивного сценария и предлагается его интерпретация в плане выявления концептологических смыслов. В. Г. Белинский первым придал значение качествам сюжетного построения сказки. Эти качества явились свидетельством новаторства поэта, переосмысления принципов фольклорной нарративности, поиска совершенно новых законов повествовательной структуры, нового понимания референтного события, осмысленного как сюжетно-фабульное развертывание художественной концепции произведения. Сюжетная матрица связана с семантикой «выкупа», в рамках которой формируются взаимоотношения трех основных персонажей сказки. В рамках этой семантики формируется структура сюжетного сценария, начиная с исходной ситуации (зачина), и далее в сюжетных сценах, логика чередования которых создается по законам рекурсивного (кумулятивного) скрипта, раскрываются взаимоотношения актантов и семантическое развертывание основного концепта. Простой и универсальный рекурсивный принцип построения фабулы позволяет в психологическом и этическом ключе наглядно показать коренные и вечные проблемы человеческого поведения и отношения к окружающему. Пушкину важно абсолютно разделить персонажей, выявить их противоположный нравственный статус, благодаря чему нарастающий драматизм приводит к финальной «катастрофе». Троекратное повторение основного события репрезентирует переход онтологических границ, за последним из них должно последовать инфернальное событие полной перестройки мироздания, целостность которого оберегают сверхъестественные силы, что превращает сказку в нравственно-философскую притчу.