Философская проблематика занимает центральное место в творчестве Фернанду Пессоа и проявляется во всех жанрах его творчества - от лироэпического цикла стихотворений «Послание» до принадлежащих различным его гетеронимам лирическим стихотворениям и прозаической «Книги непокоя». Всю жизнь Пессоа обращался к проблеме Бога, решал ее по-разному и так до конца и не пришел к определенным выводам. Проблема Бога занимала Пессоа, потому что ему хотелось найти в Боге своеобразную защиту, но в итоге он так и остался беззащитным перед лицом судьбы, перед которой, по мнению поэта, был бессилен и сам Бог. В центре внимания авторa статьи находится образ Бога в ортонимной и гетеронимной лирике Пессоа, а также в его прозе. В данном исследовании показана разница в отношении к Богу различных гетеронимов Пессоа, рассматриваются религиозные взгляды Пессоа в «Книге непокоя» и подробно анализируются его позиции в ортонимной поэзии, особенно в стихотворном цикле «Послание ». Делается вывод, что Пессоа всю жизнь колебался между католицизмом и гностицизмом, соответствуя собственному определению «христианин-гностик».
Особенность художественного рисунка армянских ковров заключается в том, что композицией, орнаментами и гаммой цветов ковер выражает архаические представления о сотворении мира и связан с космогоническими мифами, древними верованиями и культами. Как отмечала специалист по древней литературе и мифам Ольга Фрейденберг, предметы (и орнаменты на них) являются выражением мифотворческого мышления древнего человека. Именно эти древние представления отразились в композициях армянских ковров. Композиционные части армянского ковра состоят из: 1) центра - сакрального места, откуда началось сотворение мира; 2) космического пространства, сформировавшегося вокруг центра; 3) пояса, окаймляющего мир и защищающего его от хаоса. Древние представления о мифологической структуре мира продолжают существовать в христианской культуре армян. Основные понятия христианской философии о космическом пространстве как творении Бога, несомненно, нашли свое выражение в символах художественных рисунков на многих предметах декоративно–прикладного искусства, в том числе на коврах. Отметим, что ковер в армянской культуре считался сакральным предметом. И поэтому размещение в центральной части композиции ковра символического изображения Храма или Хорана (Алтаря) абсолютно закономерно. Так, медальоны ковров XIX века (МИА № 7867-8, 10740, 9163, 10297) повторяют контуры плана крестокупольных (центральнокупольных) церквей: Кафедрального собора, храма Св. Рипсиме (618) в Эчмиадзине и др. Другая группа ковров с замкнутой композиционной структурой из армянских областей Гандзака, Вайоц Дзора, Арцаха, Карина (МИА № 7214, 8057-1, 9262, 11380) имеет аналогии с трехнефными базиличными и купольно-базиличными залами храмов IV-VII веков.
В статье приводится аналитический обзор новейших исследований православной прозы и литературы «духовного реализма». Рассматриваются основные направления и вопросы, которые поднимают авторы диссертаций, чтобы выявить наиболее перспективные пути изучения данной темы. В центре внимания два крупных автора - В.Н. Крупин и архимандрит Тихон (Шевкунов), которые работают в направлении «духовного реализма», на их примере продемонстрирована актуальность затронутой научной проблемы.
В статье рассматривается сон Перпетуи, который она видит в темнице и в котором находит ответ на вопрос, ждет ли впереди мученичество или освобождение. Во сне героиня видит лестницу, восходящую к небесам, а у подножия лестницы поджидает и угрожает сновидице змей. Мы видим героиню на перепутье, в момент выбора, когда для нее есть путь вверх и путь вниз. В статье отмечается традиционность данного образа лестницы как символа вознесения к небесам и духовного преображения.Змей препятствует восхождению Перпетуи и символически представляет дьявола. Однако образ змея сложен и многозначен. Во сне Перпетуи он появляется как олицетворение телесного, языческого, как образ искусителя и как воплощение страха перед грядущим мученичеством. Однако уникальность данного текста заключается в том, что, как признается большинством исследователей, описанные сны являются не сконструированными литературными сочинениями, а реальными снами героини, отражающими состояние ее психики в период тяжелейшего выбора и духовной трансформации. Отмечается также, что соседство образов лестницы и змея, то есть символических противоположностей, находит аналог в традиционной восточной трансформационной игре «Лила», имеющей многовековую историю и символически представляющей духовный путь «играющего» как совершение выборов, некоторые из которых ведут к вознесению, а некоторые - к падению.Цель этой работы - обратить внимание на то, как в истории Перпетуи образы лестницы и змея сходятся вместе. Описанное видение, будучи, с одной стороны, личным сном, с другой стороны, вписалось в иную существующую уже традицию, описывающую сложный путь души, испытания и искушения, а также духовный взлет к небесам и высшим силам.
В статье рассматриваются новые варианты датировки “Passio Perpetuae et Felicitatis”, которые предлагают Эрик Ребийар и Эллен Мюльбергер. Ребийар считает временем составления памятника период после гонения при императорах Валериане и Галлиене. По мнению автора статьи, эту гипотезу нельзя принять, так как она построена без какой-либо поддержки со стороны самого источника (например, игнорируется сходство языка Перпетуи и редактора памятника со стилем Тертуллиана). Попытку же Мюльбергер отнести время создания мученичества к V в. и доказать, что памятник не является аутентичным, автор считает бездоказательной и указывает, что рассуждения исследовательницы основаны на чрезмерном скептицизме по отношению к тексту источника. По мнению Мюльбергер, живший в конце IV - начале V в. автор-мужчина написал текст в первом лице от имени Перпетуи, потом он или другой автор сочинил Видение Сатура, а затем некий редактор соединил все части вместе, сопроводив их Прологом и Эпилогом, так что получился известный нам памятник. Как показано в статье, Мюльбергер совершенно отвергает результаты предшествующих исследований о времени появления “Passio”, проблеме авторства и влиянии памятника на последующие христианские тексты и не стремится подкрепить свою собственную позицию какой-либо основательной аргументацией. Автор статьи приходит к выводу, что дискуссию о датировке памятника следует вести с опорой на тщательный анализ текста самого источника и с учетом внимательного отношения к достижениям существующей историографии по теме.